Литература трансперсональных коммуникаций

Литературные процессы, происходящие в эпоху метанарративов, чрезвычайно многообразны и пластичны, поэтому любые возможные ответы на вопрос о том, что есть литература, потеряли на сегодняшний день даже свой субъективный характер (по типу: "литературой является то, что я называю этим термином"). Многообразие средств и форм выражения, предоставляемых каждому пространством культуры, а также скорость трансформаций способов письма не дают определению «литература» хотя бы на секунду стать устойчивой дефиницией. 

Синтетические манифестации из элементов научного дискурса, кинематографических и театральных сценариев, текстов, наполняющих виртуальную реальность, и повседневных речевых практик стали новой ризоматической нормой, встречающейся как во всех вышеперечисленных способах говорения, так и в том, что издательства и электронные медиа предлагают нам в качестве художественного повествования.

Кроме того, набившие всем оскомину теоретические выкладки постмодернистов о смерти автора и узурпированные ими рассуждения о генерации текстов культурой и языком в качестве кода, сводят фигуру автора к функции ретранслятора, а литературу – к специфическому способу очертить внутренние и внешние границы самоописания культуры. Впрочем, тщательность обыгрывания тезиса о гибели субъекта подозрительно напоминает одну из фаз ритуального цикла умирающего и воскресающего бога, столь близкого культурам, вышедшим из средиземноморской колыбели. 

На сегодняшний момент возможно лишь «апофатическое» определение литературы, утверждение через отрицание. Здесь удобно воспользоваться диахронической моделью развития концепта «творчество» в рамках западноевропейской истории осмысления искусств, до крайности упрощенно упоминая процессы, происходившие от средневековья до сегодняшних дней (впрочем, только такое редуцирование, в явном или замаскированном виде, и делает любе исследование возможным, спасая его от неизбежного, в противоположном случае, погружения в пучину противоречивых деталей). 

Вся прелесть гиперинформационного социума состоит в том, что любое, даже самое реликтовое явление, находит в нем свое место в общем коллаже. Поэтому, по-прежнему существует восприятие искусства (и литературы в частности) как системы символов, отсылающих к трансцендентному, божественному, присущее средневековой культуре.

Наряду с подобной трактовкой присутствует понимание функции литературы, заключенной в правдивом (sic!) отражении реальности. Любопытно, что помимо систем Ренессанса, это понимание нашло место и в произведениях тех современных авторов, что пишут в жанре фентези (воображаемая реальность этих произведений гораздо более близка к окружающему их миру, чем самый изощренный реализм). 

Литература как поле для отображения идей и мыслей – осмысление сути творчества, характерное для Просвещения и Классицизма, по-прежнему находит себе область применения от научной эссеистики до социально-политического вектора повествования.

Наконец, способ через литературу выразить свои эмоции и чувства проявлен в Романтизме. «Ведь то, что я знаю, узнать может всякий, а сердце такое лишь у меня» – говорит герой Гете, юный Вертер. Подобная позиция пришлась по нраву миллионам современных графоманов, пишущих о неразделенной (или разделенной) любви, прочно обосновавшись в качестве основной тематики того суррогата, что извергает из своих недр массовая культура, поскольку любая культура постсовременности – в той или иной степени массовая. 

 Разумеется, литературные опыты и воззрения того или иного автора наших дней – это, в большинстве своем, попытка создать конгломерат из вышеперечисленных способов восприятия литературы: как символически-метафизического контента: способов достоверного описания окружающего пространства, рациональных выкладок и логико-философских построений; выражения чувственно-эмоциональной сферы. Однако сумма частей еще не равна целому, как мы сами не являемся лишь совокупностью внутренних органов, костей, мышц, ментальных и психологических привычек. 

То неуловимое, что одушевляет литературу, начинают чувствовать еще немецкие романтики, и в дальнейшем это ощущение некоей, присущей литературе специфической, однако абсолютно невыразимой характеристики лишь усиливается. Одновременно, с увеличением числа эстетических дискурсов, растет понимание того, что эта уникальная одушевленность не есть результат описания субъективных ощущений, мастерски выписанных характеров и умело поданного, вовлекающего в себя сюжета. Героями произведений становятся, таким образом, не персонажи, а те состояния, благодаря которым возможна трансперсональная, переносящая за пределы личности коммуникация между писателем/читателем, текстом и чем-то еще.

Авторский (без привязки к роли субъекта в процессе творчества) стиль письма, способность с помощью сплетения метафор, звукового ряда письма, художественных образов и прочих способов указать на то, что невозможно обозначить никак иначе, чем через художественные приемы, и является внутренней, но совершенно неопределимой сущностью литературы.

Руслан Кулешов